В послевоенном Киеве
В прошлых постах мы поговорили о статье Путина «Об историческом единстве русских и украинцев», о статье Явлинского «Об историческом будущем России и Украины», которая стала ответом на статью Путина. Вы, дорогие читатели, написали много комментариев на эту тему, и комментарии мы тоже обсудили. Таким образом, политической злобе дня мы отдали дань, и я с чистой совестью могу вернуться к воспоминаниям.
Я приехала в Киев в середине ноября 1944 года. Война ещё продолжалась, но Киев уже был в глубоком тылу. Я встретилась со своими соседями, жильцами нашего дома, которые не эвакуировались, пережили оккупацию. Меня все встретили очень хорошо и приглашали к себе пожить. Мне казалось, что они ожидали, что к тем, кто был в оккупации, отнесутся с подозрением, и дружба с вернувшимися из эвакуации евреями им зачтётся. Что касается подозрений, то они не ошиблись. В анкетах появилась графа «Жил ли на оккупированной территории», и те, кто положительно ответил на этот вопрос, оказывались в особом положении. Те, кто жил в оккупации, где-то работали, иначе как бы они выжили. И получалось, что они работали на немцев. Это типичная сталинская политика. Сталин прозевал начало войны, потому что доверял Гитлеру. Из-за этого «фактора внезапности», который был внезапным только для самого Сталина, целые армии оказались в окружении, тысячи бойцов попали в плен, а потом их же обвинили в предательстве, не надо было в плен сдаваться. То же было и с мирным населением.
Армия отступила, оставив их во власти немцев, а потом они же оказались в этом виноваты. Так и евреев, погибших в Бабьем Яру, можно было обвинить в том, что они не уехали, оказались в оккупации, в том, что покорно шли на расстрел, вместо того, чтобы сопротивляться. О том, как это было, мне рассказали их соседи. У мамы были друзья Дыховичные. Сам Дыховичный был мобилизован, а дома остались его жена и дочь Таня, моя ровесница, совершенно очаровательная девушка. Мама говорила с Дыховичной о том, что мы собираемся эвакуироваться, и сказала, что и им пора бы подумать об отъезде. Дыховичная сказала, что в эвакуацию не собирается. Сказала: «Куда я поеду… У меня дом – полная чаша, я всю жизнь его строила и, наконец, довела до совершенства. Я его не покину». Соседи Дыховичных нам потом рассказали, как за ними пришли. Таня вышла из квартиры, а потом хотела вернуться, взять пальто, ей сказали: «Пальто тебе не понадобится». Рассказывали, как колонна по мостовой шла в Бабий Яр. На тротуаре шпалерами стояли люди, говорили идущим: «Передайте ребёнка… Передайте ребёнка…», но никто детей не отдавал, они погибли вместе с родителями. А маме рассказала её днепропетровская подруга Катя о том, как в Днепропетровске евреев гнали в днепропетровский «Бабий Яр», не знаю, как называлось это место. Их общая с мамой подруга Соня шла со своими сыновьями, мальчиками 7 и 9 лет. Она сказала своим мальчикам: «Сейчас дойдём до проходного двора, вы его хорошо знаете. Вы выбегайте из колонны и стрелой мчитесь в проходной двор, вас не найдут. А вы бегите к тёте Кате на Чечеловку, она вас спрячет». Так они и поступили и остались живы. Но это про евреев. А то, что рассказывали неевреи, которые в Киеве пережили оккупацию, меня очень удивило. Никто не говорил о немцах плохо. Никто! Ни один человек. В нашем доме жили Бычковы, главу семьи репрессировали тогда же, когда и моего отца, а его жена и дети, наши с Феликсом ровесники, оставались в оккупации. Бычкова говорила, что мы зря уехали, что немцы помогали жертвам сталинских репрессий. И я поняла, что Бычковы эту помощь получали. Бычкова не учитывала, что между нами есть некоторая разница. Для немцев мы были бы прежде всего евреи, а уж потом жертвы сталинских репрессий.
Вообще повторю: я видела, что немцы не оставили по себе плохой памяти. В книгах писали и в кино показывали зверства немцев, террор по отношению к мирному населению. Рассказы моих знакомых, переживших оккупацию, ничего этого не подтверждали.
Среди мирного населения были ещё так называемые «фолькс-дойчи», люди с немецкой кровью или частично немецкой кровью, никогда не жившие в Германии. Такие люди, как фолькс-дойчи, должны были зарегистрироваться в немецкой комендатуре. И немцы к ним относились по-особому. Моя классная руководительница и самая любимая учительница, Нина Карловна, стала фолькс-дойчем. Немцы относились к ней, как к своей, бывали у неё в гостях, в казармах всем надоедало, и хотелось посещать какие-то мирные дома. За дочерью Нины Карловны, Люсей (она была на год старше меня), ухаживали немецкие офицеры. Я ещё не сказала, что преподавала Нина Карловна русский язык и литературу, поэтому у меня с ней были особые отношения, я знаю, что она меня любила любовью. Я, кажется, однажды рассказывала, что как-то во время диктанта, диктуя, Нина Карловна ходила по проходам, смотрела, чтобы не списывали. Проходя мимо меня, она на мгновение положила руку мне на голову, и тепло её руки согрело меня всю. Я тогда почувствовала, как Нина Карловна меня любит. Когда немцев выбили из Киева, семья Нины Карловны уехала вместе с ними. О дальнейшей их судьбе я ничего не знаю. Когда немцы оставляли Киев, было уже ясно, что войну они проиграли. Я думаю, семья Нины Карловны осела где-нибудь недалеко от Киева, где никто не знал, что они фолькс-дойчи. Конечно, в соответствии с расовой теорией положение человека и отношение к нему определялось его национальностью. К украинцам немцы относились лучше, чем к русским. Ну, а что касается евреев, то они подлежали полному уничтожению в соответствии с расовой доктриной. Как говорится, ничего личного. Как я уже сказала, люди, пережившие оккупацию, к моему великому удивлению, ненависти к немцам не испытывали. Я писала, что мама с Феликсом остановились у Алексички. Как-то они сидели у окна, а за окном пленный немец чинил забор зоопарка. Алексичка позвала его: «Пан! Пан!». А когда он подошёл, дала ему что-то из еды, хотя сами ели не досыта. Нас удивило не то, что она дала еду военнопленному, а то доброе чувство, которое совершенно очевидно она к нему испытывала. Вот такое отношение людей, переживших оккупацию, к немцам-оккупантам меня очень удивило тогда, удивляет и сегодня. Я до сих пор в этом не разобралась. Как должны были вести себя оккупанты, чтобы мирное население совершенно искренне относилось к ним лояльно? Хуже того: люди, пережившие оккупацию, плохо относились к партизанам, боровшимся с немцами. Считали, что партизаны их подставляли. Но обыватель – он и есть обыватель, какой с него спрос.
Когда мама с Феликсом жили у Алексички, я тоже проводила там много времени. Я по ним ужасно соскучилась. Еда – это была главная проблема. На рынке можно было купить всё, даже то, чего мы до войны не видели, но цены были недоступные для нас. Как-то я ехала в трамвае, стояла на задней площадке, прислонившись к стене. Ко мне подошёл мужчина в шинели без погон, под мышкой он держал большой каравай пшеничного хлеба. Такие караваи хлеба пекут только в Киеве и больше нигде на свете. Этот каравай был живой, он дышал, а пахло от него так, что слюнки текли. Человек с караваем сказал, что он понимает, что я недавно вернулась из эвакуации, и спросил, как я устроилась. Я конечно, могла бы ему сказать: «А вам какое дело?», но я была девушкой, хорошо воспитанной, и ответила ему вежливо, уж не помню, что. Он сказал, что у него ко мне есть предложение. И предложил, что он мне снимет комнату, будет давать мне деньги на жизнь, так что я ни в чём не буду нуждаться, и будет приходить ко мне два раза в неделю по определённым дням. То есть предложил мне стать его содержанкой. Другие пассажиры смотрели на него с неодобрением. Они не слышали, что он говорит, но видели, как он на меня смотрит, и видели, что я испугана. Мы доехали до моей остановки, и я вышла из трамвая. Мужчина вышел со мной. Он некоторое время объяснял мне, почему я должна принять его предложение. Сказал, что завтра в 7 часов вечера будет ждать меня на этой остановке, и надеется, что я приду. Сказав это, он отдал мне каравай, сел в подошедший трамвай и уехал. Я принесла каравай домой. Это было событие, это был праздник. Мы все наелись досыта, съев меньше половины каравая. Легли спать сытые, и назавтра нас ожидал сытый день.
Я приехала в Киев в середине ноября, а вступительные экзамены в политехнический институт начинались в январе следующего года. Я надеялась, что сдам экзамены, меня примут в институт, дадут продуктовые карточки и место в общежитии. А пока у меня не было ни жилья, ни хлебных карточек, и непонятно было, как выжить до января.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035
Я приехала в Киев в середине ноября 1944 года. Война ещё продолжалась, но Киев уже был в глубоком тылу. Я встретилась со своими соседями, жильцами нашего дома, которые не эвакуировались, пережили оккупацию. Меня все встретили очень хорошо и приглашали к себе пожить. Мне казалось, что они ожидали, что к тем, кто был в оккупации, отнесутся с подозрением, и дружба с вернувшимися из эвакуации евреями им зачтётся. Что касается подозрений, то они не ошиблись. В анкетах появилась графа «Жил ли на оккупированной территории», и те, кто положительно ответил на этот вопрос, оказывались в особом положении. Те, кто жил в оккупации, где-то работали, иначе как бы они выжили. И получалось, что они работали на немцев. Это типичная сталинская политика. Сталин прозевал начало войны, потому что доверял Гитлеру. Из-за этого «фактора внезапности», который был внезапным только для самого Сталина, целые армии оказались в окружении, тысячи бойцов попали в плен, а потом их же обвинили в предательстве, не надо было в плен сдаваться. То же было и с мирным населением.
Армия отступила, оставив их во власти немцев, а потом они же оказались в этом виноваты. Так и евреев, погибших в Бабьем Яру, можно было обвинить в том, что они не уехали, оказались в оккупации, в том, что покорно шли на расстрел, вместо того, чтобы сопротивляться. О том, как это было, мне рассказали их соседи. У мамы были друзья Дыховичные. Сам Дыховичный был мобилизован, а дома остались его жена и дочь Таня, моя ровесница, совершенно очаровательная девушка. Мама говорила с Дыховичной о том, что мы собираемся эвакуироваться, и сказала, что и им пора бы подумать об отъезде. Дыховичная сказала, что в эвакуацию не собирается. Сказала: «Куда я поеду… У меня дом – полная чаша, я всю жизнь его строила и, наконец, довела до совершенства. Я его не покину». Соседи Дыховичных нам потом рассказали, как за ними пришли. Таня вышла из квартиры, а потом хотела вернуться, взять пальто, ей сказали: «Пальто тебе не понадобится». Рассказывали, как колонна по мостовой шла в Бабий Яр. На тротуаре шпалерами стояли люди, говорили идущим: «Передайте ребёнка… Передайте ребёнка…», но никто детей не отдавал, они погибли вместе с родителями. А маме рассказала её днепропетровская подруга Катя о том, как в Днепропетровске евреев гнали в днепропетровский «Бабий Яр», не знаю, как называлось это место. Их общая с мамой подруга Соня шла со своими сыновьями, мальчиками 7 и 9 лет. Она сказала своим мальчикам: «Сейчас дойдём до проходного двора, вы его хорошо знаете. Вы выбегайте из колонны и стрелой мчитесь в проходной двор, вас не найдут. А вы бегите к тёте Кате на Чечеловку, она вас спрячет». Так они и поступили и остались живы. Но это про евреев. А то, что рассказывали неевреи, которые в Киеве пережили оккупацию, меня очень удивило. Никто не говорил о немцах плохо. Никто! Ни один человек. В нашем доме жили Бычковы, главу семьи репрессировали тогда же, когда и моего отца, а его жена и дети, наши с Феликсом ровесники, оставались в оккупации. Бычкова говорила, что мы зря уехали, что немцы помогали жертвам сталинских репрессий. И я поняла, что Бычковы эту помощь получали. Бычкова не учитывала, что между нами есть некоторая разница. Для немцев мы были бы прежде всего евреи, а уж потом жертвы сталинских репрессий.
Вообще повторю: я видела, что немцы не оставили по себе плохой памяти. В книгах писали и в кино показывали зверства немцев, террор по отношению к мирному населению. Рассказы моих знакомых, переживших оккупацию, ничего этого не подтверждали.
Среди мирного населения были ещё так называемые «фолькс-дойчи», люди с немецкой кровью или частично немецкой кровью, никогда не жившие в Германии. Такие люди, как фолькс-дойчи, должны были зарегистрироваться в немецкой комендатуре. И немцы к ним относились по-особому. Моя классная руководительница и самая любимая учительница, Нина Карловна, стала фолькс-дойчем. Немцы относились к ней, как к своей, бывали у неё в гостях, в казармах всем надоедало, и хотелось посещать какие-то мирные дома. За дочерью Нины Карловны, Люсей (она была на год старше меня), ухаживали немецкие офицеры. Я ещё не сказала, что преподавала Нина Карловна русский язык и литературу, поэтому у меня с ней были особые отношения, я знаю, что она меня любила любовью. Я, кажется, однажды рассказывала, что как-то во время диктанта, диктуя, Нина Карловна ходила по проходам, смотрела, чтобы не списывали. Проходя мимо меня, она на мгновение положила руку мне на голову, и тепло её руки согрело меня всю. Я тогда почувствовала, как Нина Карловна меня любит. Когда немцев выбили из Киева, семья Нины Карловны уехала вместе с ними. О дальнейшей их судьбе я ничего не знаю. Когда немцы оставляли Киев, было уже ясно, что войну они проиграли. Я думаю, семья Нины Карловны осела где-нибудь недалеко от Киева, где никто не знал, что они фолькс-дойчи. Конечно, в соответствии с расовой теорией положение человека и отношение к нему определялось его национальностью. К украинцам немцы относились лучше, чем к русским. Ну, а что касается евреев, то они подлежали полному уничтожению в соответствии с расовой доктриной. Как говорится, ничего личного. Как я уже сказала, люди, пережившие оккупацию, к моему великому удивлению, ненависти к немцам не испытывали. Я писала, что мама с Феликсом остановились у Алексички. Как-то они сидели у окна, а за окном пленный немец чинил забор зоопарка. Алексичка позвала его: «Пан! Пан!». А когда он подошёл, дала ему что-то из еды, хотя сами ели не досыта. Нас удивило не то, что она дала еду военнопленному, а то доброе чувство, которое совершенно очевидно она к нему испытывала. Вот такое отношение людей, переживших оккупацию, к немцам-оккупантам меня очень удивило тогда, удивляет и сегодня. Я до сих пор в этом не разобралась. Как должны были вести себя оккупанты, чтобы мирное население совершенно искренне относилось к ним лояльно? Хуже того: люди, пережившие оккупацию, плохо относились к партизанам, боровшимся с немцами. Считали, что партизаны их подставляли. Но обыватель – он и есть обыватель, какой с него спрос.
Когда мама с Феликсом жили у Алексички, я тоже проводила там много времени. Я по ним ужасно соскучилась. Еда – это была главная проблема. На рынке можно было купить всё, даже то, чего мы до войны не видели, но цены были недоступные для нас. Как-то я ехала в трамвае, стояла на задней площадке, прислонившись к стене. Ко мне подошёл мужчина в шинели без погон, под мышкой он держал большой каравай пшеничного хлеба. Такие караваи хлеба пекут только в Киеве и больше нигде на свете. Этот каравай был живой, он дышал, а пахло от него так, что слюнки текли. Человек с караваем сказал, что он понимает, что я недавно вернулась из эвакуации, и спросил, как я устроилась. Я конечно, могла бы ему сказать: «А вам какое дело?», но я была девушкой, хорошо воспитанной, и ответила ему вежливо, уж не помню, что. Он сказал, что у него ко мне есть предложение. И предложил, что он мне снимет комнату, будет давать мне деньги на жизнь, так что я ни в чём не буду нуждаться, и будет приходить ко мне два раза в неделю по определённым дням. То есть предложил мне стать его содержанкой. Другие пассажиры смотрели на него с неодобрением. Они не слышали, что он говорит, но видели, как он на меня смотрит, и видели, что я испугана. Мы доехали до моей остановки, и я вышла из трамвая. Мужчина вышел со мной. Он некоторое время объяснял мне, почему я должна принять его предложение. Сказал, что завтра в 7 часов вечера будет ждать меня на этой остановке, и надеется, что я приду. Сказав это, он отдал мне каравай, сел в подошедший трамвай и уехал. Я принесла каравай домой. Это было событие, это был праздник. Мы все наелись досыта, съев меньше половины каравая. Легли спать сытые, и назавтра нас ожидал сытый день.
Я приехала в Киев в середине ноября, а вступительные экзамены в политехнический институт начинались в январе следующего года. Я надеялась, что сдам экзамены, меня примут в институт, дадут продуктовые карточки и место в общежитии. А пока у меня не было ни жилья, ни хлебных карточек, и непонятно было, как выжить до января.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035